Даже не проси меня быть равнодушной...
То, что наработала, сгорая от гнева и страхаМой братишка Арлен, когда ему только-только исполнилось семнадцать лет, часто уезжал куда-то, за реку, в леса и дальше. Он не возвращался сутками. Мама сначала переживала, а потом узнала, что у него там появилась возлюбленная, и успокоилась. Тогда было спокойное время. Не то, что сейчас. Меня одну отпускали на реку. А сейчас только с друзьями, и то до заката. И вот, однажды Арлен приехал и привез малюсенький сверток. Мне было лет шестнадцать, я была беспечна и легкомысленна, и я не думала, что у Арлена в тот момент могла появиться семья. Мама стала плакать, увидев сверточек, а Арлен стал успокаивать ее, крикнул во двор «Кеара!», и в наше скромное жилище вошла высокая и стройная девушка. Я стала осматривать ее с головы до ног. Я удивилась, как она сохраняла гладкость распущенных волос в нашем ветреном краю. Я, например, всегда завязываю волосы с висков сзади, потому что иначе все путается. Я удивилась цвету ее рыжих, как солнце, волос, потому что я точно знаю, что у нас рыжих людей вообще нет, они живут на юге в резервациях нового правителя. Я очень сильно удивилась ее карим маленьким глазам. Я никогда в жизни не видела кареглазого человека. Эльфов – да, видела, когда была маленькая, но кареглазых людей… Никогда. Меня поразила белизна ее улыбки. То ли она не ест ничего вообще, то ли она намывает свои челюсти щеткой для лошадей. Я удивилась ее громадной груди (ну, тогда я сразу и не сообразила, что она только что родила!) и большому животу. Я с удивлением оглядела ее длинные тонкие пальцы. То ли эта девушка не работает, то ли работает чем угодно, но не руками. Я бросила взгляд на свои маленькие замазоленные ладошки. Я медленно перевела взгляд на ее длинные ноги. Сначала я не поняла, что за платье на ней, а потом увидела, что подол ее платья прилип к ногам, а на пол стекают бледно-красные струйки. Кеара была бледная и еле держала руку Арлена. Он поднял ее на руки и уложил на мою постель.
-Слоуэйн, не стой столбом, принеси теплой воды, полотенца и праздничную скатерть!.. – я не узнала в тот момент свою обычно добрую и ни в чем мне не отказывавшую маму!... На ее лице появилась какая-то злоба. Я даже испугалась. От испуга не смогла произнести ни слова и так и осталась стоять посреди комнаты. Арлен прошел мимо меня, распахнул мой шкаф и стал искать полотенца, выбрасывая мои вещи на пол. Я будто очнулась, быстро подошла к нему, взяла у него полотенца и отправилась за скатертью в другую комнату. Эту скатерть мы использовали крайне редко. Она была вышита моей мамой очень давно, это была часть маминого приданого. Скатерть была дорога маме потому, что отец влюбился в нее, когда она сидела на крыльце и вышивала узоры на краях скатерти, а он проходил мимо, и увидел ее за работой. Вскоре он стал просить маминой руки, и родители с радостью согласились – маму в ее семье никогда не жаловали. Она была последней дочерью в семье, и бабушка с дедушкой возлагали большие надежды на последнего ребенка, надеясь, что это будет мальчик. Родилась мама. Они будто винили ее в том, что она не мальчик, всю жизнь попрекая маму в том, что в их семье нет второго мужчины.
Так вот, скатерть. Ее мы использовали только тогда, когда в нашем доме кто-то женился или рождался. Мама каждую неделю тщательно стирала скатерть, боясь, что она потеряет белизну. И сейчас она хотела использовать скатерть для того, чтобы…. Ну… Не знаю уж зачем, но в любом случае она не будет уже скатертью!..
Я поставила котел с водой на огонь, поднесла маме полотенца и скатерть.
Она лишь бросила мне:
-Выйди.
Я была ошарашена. Мама будто дала мне пощечину.
Арлен вывел меня из дома и закрыл дверь на засов. Я села на крыльцо и подобрала подол платья. Я слышала, как кричала Кеара. Почему она так кричит? Она ведь уже родила…
Я подняла голову на звездное небо и без труда разглядела там и Путеводную Звезду, и Звезду Мрака… Я всегда любила звезды. Любоваться звездами меня научили эльфы. Когда-то давно, около десяти лет назад, через наш город проходило войско эльфов, мне было шесть лет, и я часто пропадала в лесах. Как-то я набрела на след воинов, а потом вышла к их лагерю. Эльфы пили теплое вино и позвали меня посидеть с ними. Я подошла, села рядом с самым молодым и стала ему улыбаться. Старшие засмеялись и стали что-то говорить молодому, а он посмотрел на меня, подмигнул и продолжил разговаривать с остальными, приобняв меня. Я сразу согрелась. Я не понимала, что он говорил, я не слышала и не слушала, а только смотрела ему в рот, как ошалелая. Когда остальные эльфы разошлись, он спросил, часто ли я смотрю на звезды. Я отрицательно помотала головой, и он стал показывать мне звезды и рассказывать о каждой. Потом он отвел меня на край леса и проследил, чтобы я благополучно добралась до дома. Он смотрел на меня, пока я не закрыла за собой дверь. Наверное, я тогда влюбилась в него. Не знаю, как его зовут, не знаю, жив ли он – они шли к старому, еще не сменившемуся правителю, чтобы принести ему присягу, а с тех пор многое изменилось. Помню, что раньше я бегала на то место, где был их лагерь, пробовала идти по их следу, но никуда это не привело. Сейчас, вспоминая его, могу сказать только, что по внешности я дала бы ему лет четырнадцать, у него были бездонные зеленые глаза, приятный мягкий голос и острый мудрый взгляд, который мягчел в ответ на мягкость…
Он спросил, перед тем, как я ушла, умею ли я сражаться. Я сказала, что нет. Он улыбнулся и протянул мне свой меч в ножнах.
Я совершенно растерялась, робко взяла меч двумя пальцами, но он оказался очень тяжелым для меня. Я уронила его на траву, густо покраснела, стала поднимать, подняла, еле-еле удержала его. Он рассмеялся и сказал:
-Ну, беги! Твоя мама наверняка заждалась…
Я принесла меч домой, спрятала его под свою кровать и никому о нем не рассказывала. И никогда не брала его в руки.
Я не умею ни сражаться, и собирать травы. Все, что я умею – выполнять мужскую работу. Пилить, копать, забивать гвозди, чинить мебель, чинить оружие. Арлен никогда не выполнял ничего из этого. Он очень похож на нашего отца, и поэтому мама никогда не считала нужным просить его выполнить какую-то работу, видя в нем своего мужа. Отец погиб, когда чинил печь. На него упала горячая труба и размозжила ему череп. Я хорошо помню его стеклянные, неживые глаза. Не помню, чтобы я их испугалась. Я просто стояла и смотрела на него.
Я не люблю их вспоминать.
И вот сейчас я смотрела на небо, слушала, как рожает Кеара, играла с водой в ручье, который протекал возле нашего дома… И вдруг я отчетливо услышала, как кто-то называет мое имя.
Я обернулась и окинула взглядом лес за моей спиной. Я видела какие-то тени, которые там часто мелькали. Скорее всего это были собаки… Но я спиной чувствовала, что кто-то смотрит на меня, и взгляд этот явно не собачий!..
Я резко обернулась и попыталась всмотреться во мрак леса…
Ничего не было видно… Ни одной тени… Ничего… Даже деревья будто терялись во всепоглощающем мраке…
Той ночью все будто бы замерло… В ожидании чего-то страшного.
В доме раздался крик ребенка.
Он родился. Родился тот, кому суждено было перевернуть жизнь не только нашей семьи…
* * *
Я часто вижу страх в глазах Кеары, когда она кормит Брека. Ей страшно быть матерью этого ребенка… Это видно.
Брек вообще странный ребенок. Он не как все дети. Они с его братиком-близнецом спали в одной кроватке, а на третий день после их рождения мы проснулись от крика Кеары. Я встала, подбежала к ней и увидела, что кроватка вся в крови… И один ребенок, еще не названный, лежит весь синий… И очень холодный.
Никто тогда так и не понял, почему так получилось.
Но с тех пор Кеара боялась свое дитя. Боялась и ненавидела его. Брек отнял у нее много сил во время родов… Выпивал много молока… Он почти высасывал ее до дна: я видела это. Кеара даже не походила на мать: вся бледная, с мешками под глазами… Она постоянно выглядела изношенной и как будто родившей не двух, а целый легион детей.
Я не то что бы боялась за нее… Но по всему дому чувствовался тот негатив, который пришел в дом вместе с ней. Воздух стал как будто тягучим и вязким. Свет в доме тоже будто загустел. Все в наших скромных чертогах будто поддавалось ее влиянию. Жизнь уподобилась самой Кеаре, подобна ее медлительным движениям, будто бы она раздумывала, прежде чем сделать шаг, и будто бы кто-то решал за нее, что она будет делать, а она выдавала эти решения за свои.
Кеара ничего никогда не делала по дому. Она считала, что должна помогать лишь тем, что кормит этого «страшного ребенка». Я слышала, как она говорила это Арлену.
Не верю в то, что Брек сам виноват в том, что он такой. Он не похож на остальных детей. Это правда. Но… Его мать дала ему его имя. Это дитя из ее плоти и крови. Это дитя каждый день питается ее молоком.
И никто кроме нее самой не виноват в том, что в нашем доме появилось это существо, которое разрушает все, к чему прикасается.
Может, еще Арлен, но его я не виню. Сердце не позволяет обвинять родного брата…
* * *
Брек рос не по дням. Он рос у меня на глазах. Мать не следила за ним – только кормила. Я проводила ночи рядом с ним, я убаюкивала этого младенца, я гладила его лоб, когда его трясла лихорадка. Я стала ему матерью. У меня появился сын, когда мне было семнадцать.
Однажды, сделав ночью перерыв, оставив уснувшего Брека и выйдя на крыльцо, я снова услышала шепот. Этот страшные, страшные до безумия шепот!.. Шепталась природа – это были не люди…
Шептались листья, деревья, ветки, шепталась вода…
Бесплотные губы природы шептали мое имя…
Я слышала. Четко слышала это…
Крик Брека заставил меня вернуться в дом. Я закрыла за собой дверь и вошла в темный дом. Обошла кровать, на которой Арлен обнимал Кеару. Эта женщина даже не слышала, как вопит ее дитя.
С презрением посмотрела на девушку. Взяла ребенка. У него был страшный взгляд. Взгляд старого, измученного жизнью человека. Тяжелый. Но я к нему привыкла. Привыкла, как привыкла к его крику, к его пальцам-тискам, которые сжимают мою руку. Как к его существованию.
Он не живет. Он существует. В нем не развивается душа. Он говорит слово «мама», но не так, как говорит ребенок. Он говорит это по обязанности. Наверное, понимает, что если не начнет говорить, то его поведут к знахарке. Она поймет, что это странный ребенок. Это даже не дитя. Это старец в детском обличии.
Он задерживает взгляд только на моих глазах. А я не боюсь. Я перестала его бояться. Я отвечаю таким же холодом. И он всегда сдается.
-Слоуэйн, не стой столбом, принеси теплой воды, полотенца и праздничную скатерть!.. – я не узнала в тот момент свою обычно добрую и ни в чем мне не отказывавшую маму!... На ее лице появилась какая-то злоба. Я даже испугалась. От испуга не смогла произнести ни слова и так и осталась стоять посреди комнаты. Арлен прошел мимо меня, распахнул мой шкаф и стал искать полотенца, выбрасывая мои вещи на пол. Я будто очнулась, быстро подошла к нему, взяла у него полотенца и отправилась за скатертью в другую комнату. Эту скатерть мы использовали крайне редко. Она была вышита моей мамой очень давно, это была часть маминого приданого. Скатерть была дорога маме потому, что отец влюбился в нее, когда она сидела на крыльце и вышивала узоры на краях скатерти, а он проходил мимо, и увидел ее за работой. Вскоре он стал просить маминой руки, и родители с радостью согласились – маму в ее семье никогда не жаловали. Она была последней дочерью в семье, и бабушка с дедушкой возлагали большие надежды на последнего ребенка, надеясь, что это будет мальчик. Родилась мама. Они будто винили ее в том, что она не мальчик, всю жизнь попрекая маму в том, что в их семье нет второго мужчины.
Так вот, скатерть. Ее мы использовали только тогда, когда в нашем доме кто-то женился или рождался. Мама каждую неделю тщательно стирала скатерть, боясь, что она потеряет белизну. И сейчас она хотела использовать скатерть для того, чтобы…. Ну… Не знаю уж зачем, но в любом случае она не будет уже скатертью!..
Я поставила котел с водой на огонь, поднесла маме полотенца и скатерть.
Она лишь бросила мне:
-Выйди.
Я была ошарашена. Мама будто дала мне пощечину.
Арлен вывел меня из дома и закрыл дверь на засов. Я села на крыльцо и подобрала подол платья. Я слышала, как кричала Кеара. Почему она так кричит? Она ведь уже родила…
Я подняла голову на звездное небо и без труда разглядела там и Путеводную Звезду, и Звезду Мрака… Я всегда любила звезды. Любоваться звездами меня научили эльфы. Когда-то давно, около десяти лет назад, через наш город проходило войско эльфов, мне было шесть лет, и я часто пропадала в лесах. Как-то я набрела на след воинов, а потом вышла к их лагерю. Эльфы пили теплое вино и позвали меня посидеть с ними. Я подошла, села рядом с самым молодым и стала ему улыбаться. Старшие засмеялись и стали что-то говорить молодому, а он посмотрел на меня, подмигнул и продолжил разговаривать с остальными, приобняв меня. Я сразу согрелась. Я не понимала, что он говорил, я не слышала и не слушала, а только смотрела ему в рот, как ошалелая. Когда остальные эльфы разошлись, он спросил, часто ли я смотрю на звезды. Я отрицательно помотала головой, и он стал показывать мне звезды и рассказывать о каждой. Потом он отвел меня на край леса и проследил, чтобы я благополучно добралась до дома. Он смотрел на меня, пока я не закрыла за собой дверь. Наверное, я тогда влюбилась в него. Не знаю, как его зовут, не знаю, жив ли он – они шли к старому, еще не сменившемуся правителю, чтобы принести ему присягу, а с тех пор многое изменилось. Помню, что раньше я бегала на то место, где был их лагерь, пробовала идти по их следу, но никуда это не привело. Сейчас, вспоминая его, могу сказать только, что по внешности я дала бы ему лет четырнадцать, у него были бездонные зеленые глаза, приятный мягкий голос и острый мудрый взгляд, который мягчел в ответ на мягкость…
Он спросил, перед тем, как я ушла, умею ли я сражаться. Я сказала, что нет. Он улыбнулся и протянул мне свой меч в ножнах.
Я совершенно растерялась, робко взяла меч двумя пальцами, но он оказался очень тяжелым для меня. Я уронила его на траву, густо покраснела, стала поднимать, подняла, еле-еле удержала его. Он рассмеялся и сказал:
-Ну, беги! Твоя мама наверняка заждалась…
Я принесла меч домой, спрятала его под свою кровать и никому о нем не рассказывала. И никогда не брала его в руки.
Я не умею ни сражаться, и собирать травы. Все, что я умею – выполнять мужскую работу. Пилить, копать, забивать гвозди, чинить мебель, чинить оружие. Арлен никогда не выполнял ничего из этого. Он очень похож на нашего отца, и поэтому мама никогда не считала нужным просить его выполнить какую-то работу, видя в нем своего мужа. Отец погиб, когда чинил печь. На него упала горячая труба и размозжила ему череп. Я хорошо помню его стеклянные, неживые глаза. Не помню, чтобы я их испугалась. Я просто стояла и смотрела на него.
Я не люблю их вспоминать.
И вот сейчас я смотрела на небо, слушала, как рожает Кеара, играла с водой в ручье, который протекал возле нашего дома… И вдруг я отчетливо услышала, как кто-то называет мое имя.
Я обернулась и окинула взглядом лес за моей спиной. Я видела какие-то тени, которые там часто мелькали. Скорее всего это были собаки… Но я спиной чувствовала, что кто-то смотрит на меня, и взгляд этот явно не собачий!..
Я резко обернулась и попыталась всмотреться во мрак леса…
Ничего не было видно… Ни одной тени… Ничего… Даже деревья будто терялись во всепоглощающем мраке…
Той ночью все будто бы замерло… В ожидании чего-то страшного.
В доме раздался крик ребенка.
Он родился. Родился тот, кому суждено было перевернуть жизнь не только нашей семьи…
* * *
Я часто вижу страх в глазах Кеары, когда она кормит Брека. Ей страшно быть матерью этого ребенка… Это видно.
Брек вообще странный ребенок. Он не как все дети. Они с его братиком-близнецом спали в одной кроватке, а на третий день после их рождения мы проснулись от крика Кеары. Я встала, подбежала к ней и увидела, что кроватка вся в крови… И один ребенок, еще не названный, лежит весь синий… И очень холодный.
Никто тогда так и не понял, почему так получилось.
Но с тех пор Кеара боялась свое дитя. Боялась и ненавидела его. Брек отнял у нее много сил во время родов… Выпивал много молока… Он почти высасывал ее до дна: я видела это. Кеара даже не походила на мать: вся бледная, с мешками под глазами… Она постоянно выглядела изношенной и как будто родившей не двух, а целый легион детей.
Я не то что бы боялась за нее… Но по всему дому чувствовался тот негатив, который пришел в дом вместе с ней. Воздух стал как будто тягучим и вязким. Свет в доме тоже будто загустел. Все в наших скромных чертогах будто поддавалось ее влиянию. Жизнь уподобилась самой Кеаре, подобна ее медлительным движениям, будто бы она раздумывала, прежде чем сделать шаг, и будто бы кто-то решал за нее, что она будет делать, а она выдавала эти решения за свои.
Кеара ничего никогда не делала по дому. Она считала, что должна помогать лишь тем, что кормит этого «страшного ребенка». Я слышала, как она говорила это Арлену.
Не верю в то, что Брек сам виноват в том, что он такой. Он не похож на остальных детей. Это правда. Но… Его мать дала ему его имя. Это дитя из ее плоти и крови. Это дитя каждый день питается ее молоком.
И никто кроме нее самой не виноват в том, что в нашем доме появилось это существо, которое разрушает все, к чему прикасается.
Может, еще Арлен, но его я не виню. Сердце не позволяет обвинять родного брата…
* * *
Брек рос не по дням. Он рос у меня на глазах. Мать не следила за ним – только кормила. Я проводила ночи рядом с ним, я убаюкивала этого младенца, я гладила его лоб, когда его трясла лихорадка. Я стала ему матерью. У меня появился сын, когда мне было семнадцать.
Однажды, сделав ночью перерыв, оставив уснувшего Брека и выйдя на крыльцо, я снова услышала шепот. Этот страшные, страшные до безумия шепот!.. Шепталась природа – это были не люди…
Шептались листья, деревья, ветки, шепталась вода…
Бесплотные губы природы шептали мое имя…
Я слышала. Четко слышала это…
Крик Брека заставил меня вернуться в дом. Я закрыла за собой дверь и вошла в темный дом. Обошла кровать, на которой Арлен обнимал Кеару. Эта женщина даже не слышала, как вопит ее дитя.
С презрением посмотрела на девушку. Взяла ребенка. У него был страшный взгляд. Взгляд старого, измученного жизнью человека. Тяжелый. Но я к нему привыкла. Привыкла, как привыкла к его крику, к его пальцам-тискам, которые сжимают мою руку. Как к его существованию.
Он не живет. Он существует. В нем не развивается душа. Он говорит слово «мама», но не так, как говорит ребенок. Он говорит это по обязанности. Наверное, понимает, что если не начнет говорить, то его поведут к знахарке. Она поймет, что это странный ребенок. Это даже не дитя. Это старец в детском обличии.
Он задерживает взгляд только на моих глазах. А я не боюсь. Я перестала его бояться. Я отвечаю таким же холодом. И он всегда сдается.
-
-
18.11.2006 в 12:39А продолжение будет?
-
-
18.11.2006 в 16:00-
-
18.11.2006 в 23:27Мой братишка Арлен
О, тезка!!!
-
-
19.11.2006 в 00:23